Обычно под образованием понимается знание, получаемое либо академическим путем – уроки, лекции, семинары, коллоквиумы, либо неформально – тренинги, ролевые игры, беседы, посиделки, но бывает образование очень неформальное и очень личное – путем самой жизни, то, которое в детстве закладывается просто изо дня в день, точно также как человек учит родной язык, также он учит и родную культуру. Чаще всего через годы, в зрелом возрасте почти невозможно вспомнить, как это образование совершалось, и только иногда писатели могут воспроизвести этот процесс.
Сегодня во Всемирный день еврейского образования мы хотим предложить нашим читателям небольшой текст Сергея Черепанова, бизнесмена и писателя, который помнит. Как ни странно, он не одессит, а коренной киевлянин и все, что описано в его пронзительном эссе – это не одесский двор, а киевский, мы не знаем точно на Подоле или на Евбазе, а может быть и на Липках. Нам кажется, он дает представление о том, как проходит образование человека не в смысле обучения, а в смысле формирования, создания, как образуется человек.
Текст публикуется с сохранением орфографии и пунктуации, соответствующей его первой публикации на сайте http://polit.ua.
Поэма о «наполеоне»
Сергей Черепанов
Дедушка был гурманом. Но и обжорой, и тайноедом, и гортаносеем, и конечно же лакомкой – в зависимости от настроения и обстоятельств.
История о неизвестно как исчезающем кусочке «наполеона», неизвестно кем вырезаемым из левого ближнего угла, до сих пор волнует меня, увлекает, хотя я уже догадываюсь, когда и куда он исчезал, но лишь догадываюсь, никак не знаю, и доподлинно проверить уже не смогу.
Цилька делала «наполеон» быстрый – четыре коржа, «крэм из брыкета» – шух-шух и готово. Вся их орава сжирала его еще до того, как он успеет пропитаться, а чаще – и до этого, макая кусками коржи в крэм. Фира поступала умнее – она пекла ночью, когда все уже лягли. Коржей уже было шесть, и пропитаться они успевали. Но что такое покупной крем? Пусть даже шеколадный? То ему не хочется густеть и его забывают в холодильнике, пока не отойдет водами, то просрочен и горчит, или хуже того – отдается мышиными катышками. Или же ванилин — ваниль химического происхождения, распадаясь на элементы, так одеколонит, что есть нельзя, невозможно. Приходилось давиться. И носить-угощать соседей, как бы извиняясь за покупной крем.
Бабуля никогда не отказывалась принимать три кусочка на ихнем блюдце, и назавтра возвращала пустое, будто бы мы пробовали, и благодарила еще раз. На самом же деле блюдце дожидалось дедушку.
— Вот, — говорила бабушка, когда он заканчивал ужинать, — Фира занесла.
Они попеременно склонялись, нюхали. И бабушка замечала:
— Я же не могла дать это ребенку, – заявляла она сдержанно.
— Упаси бог! — отвечалось обычно.
И уже — по тону, по молчаливой паузе – можно было догадаться, я знал: что-то будет в субботу! То есть в воскресенье, с самого раннего утра.
Толстый высокий двенадцатикоржовый на настоящем домашнем заварном…
Сашкина мама принципиально его не пекла. Почему? Потому что про нее не говорили: Женя – красавица! Или Женя – чистюха! Не говорили также – Женя закрывает или Женя что-то еще. Про нее говорили – Женя печет! Она была абсолютной чемпионкой двора или мира — по штруделю, по заварным, по булочкам с маком, по пирожкам с вишнями, по „Мишке”, по бизе…
Я не думаю, что это была гордыня, что Женя не желала быть второй. Сейчас м
