Закрытие сезона 2009-2010 года театра «ТАБУ», работающего под эгидой Еврейского Общинного Центра имени Розалинд Горвин, стало, безусловно, крупным событием в культурной жизни Днепропетровска. На этом мероприятии, проходившем в музее «Литературное Приднепровье» и получившем название «Любовь? Любовь! Любовь…» побывал наш постоянный корреспондент по вопросам культуры Эзра Гордрон.
«Эпиграфом к спектаклю, ставшему закрытием пока самого успешного сезона в истории театра «ТАБУ», могли бы послужить строки из столь любимого этим театром Владимира Маяковского, из его поэмы «Облако в штанах» – «…будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная?..», и далее по тексту, включая любеночков и выворачивание себя на изнанку.
В завершающий спектакль сезона (а напомним, в этом году были две редакции Маяковского и спектакль «По ту сторону страха») вошли транспонированные для сцены фрагменты Ильфа и Петрова, рассказ Аверченко и, даже, ранний рассказ Валентина Распутина. Но началось все, разумеется, с Чехова. Чеховский «Медведь», с одной стороны — вещь простая, ибо в тексте есть все и актерам достаточно его просто озвучить, а с другой стороны, именно на таких, внешне простых, не имеющих знака «повышенной сложности» и проверяется мастерство. Трудно даже оценить то, что получилось – если воспринимать «ТАБУ» как школьный коллектив, то — великолепно, на пятерку с плюсом (простите, все сбиваюсь на лексику прошлого века, сейчас вероятно надо говорить на двенадцать, и «пятерка с плюсом» выглядит столь же архаично, как у Маяковского «свадьбочка на «ять»), а если подходить как к театру без всяких скидок на молодежность и любительскость – то, конечно, слабовато, «не очень». Но ведь то, что к театру «ТАБУ» уже можно подходить без всяких скидок как к всамделешнему театру – это уже очень высокая оценка, знак качества.
Чеховская пьеса не очень потрясла публику, страдания юной барыни и ее психопатичного соседа оказались не очень созвучны современному зрителю (и действительно, почему бы на требование вернуть долг мужа не послать кредитора в суд, к адвокату, или, по крайне мере, не выставить его с помощью хоть какого-нибудь урядника?), перемены их настроения не были ни достоверны, ни обоснованы, и то, что они в конце слились в экстазе и «все заверте…» вызвало скорее облегчение у зрительской массы, хотя и жаль, что лошадь осталось голодная, но это целиком вина Антон Павловича, а вовсе не артистов и режиссера.
Впрочем, «все заверте…» это из другой пьесы, точнее инсценировки рассказа Аверченко «Неизлечимые». И здесь снова ведет текст и можно, конечно, «добавлять» театральные приемы, как Карцев «делает» Жванецкого, но главное все же чувствовать ритм текста и идти за ним, а это скорее декламация, чем театральное искусство.
Значительно лучше выглядела постановка знаменитой сцены «голодуваня» Васисуалия Андреевича в зеленых карпетках на диване, впрочем, карпеток не было, как не было и брата, военного врача, и, соблюдая классическое триединство, бедному Васисуалию Андреевичу дали поголодать всего лишь один вечер. Но в этой сцене вполне проявились озорное мастерство, чувство ритма и радость от лицедейства, столь свойственные юным артистам. Да, недотягивали паузы, не всегда точно ставили акценты, не был раскрыт «образ мятущейся души Варвары, как луча света в темном царстве» (или про темное царство и лучи света это у какого-то другого писателя?) и когда Птибурдуков произносил – «на втором году пятилетки» — было очевидно, что актер по юности лет не может даже представить себе всего комплекса того, что стоит за этими словами (а вы, читатель, помни
